Памяти киевских трамваев:: Публикации:: Киевский трамвай в литературе

КИЕВСКИЙ ТРАМВАЙ В ЛИТЕРАТУРЕ

На этой странице собраны все известные нам упоминания, даже краткие, о киевском трамвае в литературе, не посвященной трамваям как таковым. Особенно ценны, конечно, мемуарные свидетельства, воссоздающие реально происходившие события — но и художественный образ трамвая интересен как часть облика города, каким он представлялся писателям и поэтам.

Коллекция безусловно неполна. Если у вас есть что к ней добавить — пишите, пожалуйста!

Год действия Год публикации Автор, название; цитаты Комментарии
1890-е 1909–1915 А.И. Куприн, "Яма"
http://www.lib.ru/LITRA/KUPRIN/yama.txt

... постройка в окрестностях трех новых сахарных заводов и необыкновенно обильный урожай хлеба и в особенности свекловицы; открытие работ по проведению электрического трамвая и канализации...

 
1900–1920-е 1982 Н. Полетика, "Воспоминания"
http://www.lib.ru/MEMUARY/POLETIKA/wospominaiya.txt

(1) 14 октября 1905 года в Киеве перестали выходить газеты и остановились трамваи…
Но 17 октября магазины вдруг открылись и пошли трамваи.

(2) В Киев я вернулся в сентябре 1916 года. Этот старый, красивый и чистый город нельзя было узнать: засоренные мусором улицы, переполненные вагоны трамваев (число "больных" вагонов все время росло и чинить их становилось все труднее и труднее), тусклое освещение улиц, особенно на окраинах.

(3) Налет Красной армии на Киев 1–5 октября [1919 года] и последовавший за налетом военный погром евреев Добровольческой армией наложили мрачный отпечаток на киевскую жизнь... Транспорт был расстроен... Трамвайное движение очень сократилось.

(4) Володя, вернувшись в 1919 г. из германского плена... работал вагоновожатым грузового трамвая, ходившего ночью с грузами по Лукьяновской улице.

В третьем отрывке даты по старому стилю. Большевики владели городом три-четыре дня (разными частями разное время) между 14 и 18 октября 1919 г.
1900-е 1930-е (?) Ф.И. Шаляпин, "Страницы моей жизни"
Пермское книжное издательство, 1978, с. 236

В день концерта, с 4-х часов утра, по улицам Киева "пошли народы". Остановился трамвай на Крещатике, толпа заткнула всю ширину улицы. Перед цирком копошилась живая икра, гудела земля.

 
1905-10-18 1926/1989 В.В. Шульгин, "Дни"
Дни. 1920. Москва, Современник, 1989, с. 79

Толпа затопила широкую улицу от края до края. Среди этого моря голов стояли какие-то огромные ящики, также увешанные людьми. Я не сразу понял, что это остановившиеся трамваи. С крыш этих трамваев какие-то люди говорили речи, размахивая руками, но, за гулом толпы, ничего нельзя было разобрать.

Речь о 18 октября (ст.ст.) 1905 года, "первом дне конституции", как назвал его Шульгин.
1908 1959 С. Бирман, "Путь актрисы"
Москва, 1959, с. 22

В июле 1908 года я поехала в Москву. <...> В Киеве была пересадка. До московского поезда решилась осмотреть город.
Киев меня поразил. Особенно потрясла мое воображение реклама "Треугольника" — какая огромная калоша! Движение большого города пугало. И потом я не знала, что номер пути следования трамвая помещается наверху, все смотрела на самый вагон. Не находила нужного номера, пропускала трамвай за трамваем и из-за этого чуть не опоздала на московский поезд.

 
1910-е 1917 А.И. Куприн, "Звезда Соломона" ("Каждое желание")
http://orel.rsl.ru/nettext/russian/kuprin/solomon.htm

(1) В один вечерний час, по его случайной прихоти, в городе мгновенно погасли все электрические лампы и остановились все трамваи, вследствие, как потом оказалось, какой-то путаницы в проводах.

(2) Из Европейской гостиницы он вышел довольно поздно... По Александровской улице сверху бежал трамвай, выбрасывая из-под колес трескучие снопы фиолетовых и зеленых искр. Описав кривую, он уже приближался к углу Бульварной. Какая-то пожилая дама, ведя за руку девочку лет шести, переходила через Александровскую улицу, и Цвет подумал: «Вот сейчас она обернется на трамвай, замнется на секунду и, опоздав, побежит через рельсы. Что за дикая привычка у всех женщин непременно дожидаться последнего момента и в самое неудобное мгновение броситься наперерез лошади или вагону. Как будто они нарочно испытывают судьбу или играют со смертью. И, вероятно, это происходит у них только от трусости».
Так и вышло. Дама увидела быстро несущийся трамвай и растерянно заметалась то вперед, то назад. В самую последнюю долю секунды ребенок оказался мудрее взрослого своим звериным инстинктом. Девочка выдернула ручонку и отскочила назад. Пожилая дама, вздев руки вверх, обернулась и рванулась к ребенку. В этот момент трамвай налетел на нее и сшиб с ног. Цвет в полной мере пережил и перечувствовал все, что было в эти секунды с дамой: торопливость, растерянность, беспомощность, ужас. Вместе с ней — издали, внутренне — суетился, терялся, совался вперед и назад и, наконец, упал между рельс, оглушенный ударом.

По мнению культуролога Мирона Петровского, “эта коллизия полностью перекочевывает в “Сказку” Набокова (1926) — но с тем отличием, что "Сказка" обходится без посредника, инициатива исходит непосредственно от черта, дамы по имени Отт. Эпизод катастрофы на трамвайных рельсах у Набокова захватывает ряд купринских деталей, например, черепаховые очки пострадавшего — у Куприна они появляются на соседней странице”. Еще набоковско-купринские параллели: “встреча с чертом, принявшим образ обычного человека; способ, которым черт проявляет свое могущество; роль трамвая; время дня, и время года; и даже перчатки на руках черта, по весенней поре не вполне уместные.
У Булгакова рефлексы на купринский рассказ многочисленны, разбросаны по всем "московским" главам “Мастера и Маргариты”, а в сцене трамвайной катастрофы на Патриарших прудах сгущены до прямых текстуальных совпадений”.
1910-е ? А.Я. Каплер, "Воспоминания о Вере Холодной"
http://akter.kulichki.net/new/holodnaya_v.htm

Каждое воскресенье, ранним утром, в наш дачный поселок Пущу-Водицу приезжал из Киева трамвай № 19 с открытым прицепным вагоном. На скамьях прицепа сидели музыканты духового оркестра и играли марш... Поднимая тучи пыли, мальчишки бежали вслед за трамваем, наперерез ему, и на ходу вскакивали на подножки, которые тянулись вдоль всего прицепного вагона. Мы облепляли вагон, как рой пчел. Кондуктор даже не пытался потребовать, чтобы мы купили билеты, или согнать нас. И то и другое было бы одинаково бесполезно, и он отворачивался, делая вид, что ничего не замечает. Так начиналось в Пуще-Водице каждое воскресенье.

 
1910-е, 1918 1946, 1956 К.Г. Паустовский, "Повесть о жизни"
http://www.lib.ru/PROZA/PAUSTOWSKIJ/lifebook1.txt
http://www.lib.ru/PROZA/PAUSTOWSKIJ/lifebook3.txt

(1) Майские жуки и бабочки залетали в вагоны трамваев.

(2) На Контрактовой площади стояло два старых открытых вагона трамвая.
— По вагонам! — неожиданно оживившись, крикнул летчик. Рота в недоумении остановилась.
— Сказано — по вагонам! — рассердился летчик. — Я же говорил, что нас довезут. Это воинские трамваи.
Сердюки весело загалдели.
— Культурно воюем!
— Ну и чудасия отца Гервасия! На фронт в трамвае.
— Вали, хлопцы! Не задерживай.
Мы быстро заняли вагоны трамвая, и они, дребезжа и тоненько позванивая, потащились по булыжному Подолу и унылой Приорке к Пуще-Водице. За Приоркой вагоны остановились. Мы вышли и вразброд пошли.

(1) — фрагмент лирического описания Киева 1910-х.

(2) — описание поездки "на фронт" только что сформированного соединения гетманских войск, которое после первого же контакта с неприятелем разбежалось по домам.

1910 1910 I.С. Нечуй-Левицький, "Вечір на Володимирській Гірці"
Микола Джеря: повісті, оповідання, нариси. За упорядкуванням М.С.Грицюти. К.: Веселка, 1988

(1) Але перед моїми очима загуркотів вагон трамвая й покотився по вузькому Святополк-Михайлівському переулку, попід стіною монастиря, до спуску вагонів на Поділ. Неприємний гуркіт неначе розбуркав і збудив мою уяву, що була залинула в казковий арабський край "Тисяча й однієї ночі". По цьому коротенькому переулку я йду до станції трамвайного спуску, минаю вагон, обліплений навкруги людьми, котрі натовпом хапались за спуск, і виходжу на гори за монастирем і за самою станцією, на краєчок кручі, до котрої навкоси почепився скляний критий коридор над самим краєчком гори й простягся униз, ніби рак звісився шийкою, і висить, неначе теліпається на повітрі, підпертий з дна стрімкої кручі залізними стовпами. Звідсіль незабаром висунувся важкий червоний вагон, мов крокодил, і посунувся сливе сторч наниз над глибокою вузенькою балкою, зеленою та ясною на дні, де зеленіють обполоскані од пороху чудові плакучі верби, дена дні, по обидва боки висячих рельсів, двома рядочками видно глибокі, прикриті зверху криниці для всисання з джерел води з-під гір.

(2) Я дивлюся пильно униз на поділ гори, обсажений чинарами й акаціями, де спускаються з тераси на Царському плацу легким покатом вагони трамвая Олександрівським спуском на Поділ. Там під деревами вже сливе поночі, неначе в той закуточок внизу в глибині лягля вже чорною смугою ніч. Там раз у раз безперестану бігають зчеплені платформами докупи двойчасті вагони трамвая. Одні спускаються вниз, другі сунуться вгору з Подолу на Царський плац вже на кінці Хрещатика, де стоїть трамвайна станція, за великим крижалом скверика і фонтаном. Я бачу,що там, на спуску, крізь гілки й стовбури дерев миготят огні вагонів. От промайнув огонь, неначе проскочив огняний зайчик, і сховався в гущавині. А далі нижче замиготів рядок огнів бистро, швидко, неначе поскакали огняні зайчики, доганяючи один одного на скоку, або промайнули вогняні птиці ключем, як летят журавлі в небі. Вони пірнули в темряві, а натомість другий довгий ключ огняних журавлів заманячів однизу вгору. Я несамохіть задивляюсь на це миготіння огнів то поодинці, то журавлиними довгими ключами. А ондечки далі в продухвині на закругленому закруті спуску знов маленький пейзажик, аж чудний, але дуже гарний. На ньому ще світиться одлиск од ясного неба на на заході. Я бачу, як довгий двойчастий вагон несподівано скочується на це місце, ввесь в огнях та ясному блиску з вікон, засяє, закрутиться півкругом й швидко, прудко, хутко неначе впаде кудись униз в безодню, ще й мелькне куцим огняним хвостом. Неначе степовий ховрашок, що ховається в нору сторч і мелькає хвостиком. А натомість з безодні висовується друге огняне страховище, висовує з гущавини дерева огняну морду й пащеку на закрут, а потім рачкує помаленьку вгору, сунеться й ховається неначе в гущавині лісу, мов казковий огняний змій перелесник, що літає вночі до дівчат та молодиць. Мене цікавить це вештання й бігання вогняних вагонів по закруті, неначе живих чудних допотопних велетенських звірюк. От я бачу, як обидва звірюки вискочили воднораз на прогалину закруту, сунуться й біжать, ніби один на одного, от-от стукнуться лобами, мов два роздратовані рогаті барани рогами. Мені здається, що вони от-от тріснуть, ляснуть, полізуть один на одного, неначе зчепляться навстоячки на битву і почнуть кляпать ламаними дошками. Але вони розходяться тихенько й мирно: один упав вниз у безодню й мелькнув куцим огняним хвостом, другий — посунувся вгору ніби в ліс. Розминулись ці звірюки, а натомість збігаються знов інші. З-за їх ще нижче лиснить білувата олив'яна смуга Дніпра, і там серед Дніпра стоять впродовж два довгі білі пароходи, ще ясно освічені од заходу сонця, але в їх у вікнах вже блищить світло і одкидається довгими рожевими одлисками в тихій воді. А вагони зонв стикаються на цій рясній прогалині й неначе грають в хрещика; а вище далі раз у раз блискають огнями між гілляками, неначе скачуть рядки огняних зайців у лісі. Я давно дивлюсь на цю ніби картину в якісь панорамі, і вона довго принаджує мої очі й надить мене своєю оригінальністю й несподіванкою совго швидкого, як вітер, рушення.

(3) Мене вже трохи втомила ця довга галерея картин та виглядів. Ноги обважніли од ходні. Я попрямував далі понад кручами, щоб вернуться в свій час додому. Але за однією повороткою я знов стикнувся з картиною, перед котрою мусив спинитись і подивиться вже несамохіть: така вона була гарна й оригінальна, а мені до цього часу й не доводилось бачити її вночі, в темряві. Трамвайний спуск аж вдарив мені в очі своїм ярим світом, аж очі засліпив. Дивлюся я, од темної трамвайної станції на самому краєчку кручі простяглося шість широких арок з стовпчиками, закруглених зверху, неначе в широкій галереї. Ці усі арки галереї були помережані ніби взорцями з рам і засклені, і мені здалеки здалось це усе якоюсь оранжереєю, що світилась наскрізь, бо була засклена тахлями в мережаних чудернацьких шибках з обох боків. Ці ясні арки галереї вже нахилялись униз одна нижче од другої, висіли навкоси, неначе були поставлені не на землі, а збудовані й притулені до крутого покату кручі. Мені здалось, що ця галерея висить в темряві назукіс над безоднею, причеплена до станції, теліпається в повітрі, заглядає в глибоке чорне провалля і, нахилившись та висунувшись над безоднею, заглядає в його. От-от впаде, шубовсне! Я тільки очі витріщив з дива і сам до себе засміявся. Мені здалось, що цю іграшку почерпили незмисленідіти без тями в голові. На мене найшов острах, що ці дурні арки от-от незабаром одчепляться й шубовснуть в чорну глибочінь. Незабаром я побачив, що з дна глибокої чорної безодні ніби котиться потихеньку вгору ясний білий чималий клубок, неначе вирнув з темряви, а далі за ним вигульнув з темряви вагон, червоно обмальований, з тихим, неясним, наче потайним світом всередині. Мені уявилось, що якась допотопна летюча звірюка з огянною пащекою плазує вгору та вгору. І без найменшого шуму й навіть шелесту вона всунулась в ясну галерею і вмент спинилась. В одну мить разом одсунулись усі дверці в вагоні, поставлені рядочком назукіс, і звідтіль висипались не люди, а ніби темні силуетив брилях та капелюшках і тихесенько, без шуму пішли врозтіч та все вгору по гранітних сходах. А натомість по другий бік, ніби з-за темної рами сінематографа, висунулись інші силуети постатів, посунулись за вагон і десь зникли і поховались. Те звальне здоровецьке допотопне дивовище знов без стукоту, навіть без шелесту тихо посунулось з галереї наниз, помаленьку покотилось у безодню й зникло, і я тільки вглядів, як покотився круто навскося, сливе сторч, навздогінці наче здоровий огянний ніби метеор на чорному небі і тихо впав кудись в чорну безодню. Я задививсь на цей нічний пейзажик і довго милувався ним, все кмітив несамохіть, як ніби чиясь небачена рука кидала огняну опуку то вгору, то вниз, і та опука то котилася наниз, то сунулась і плазувала вгору й тягла за морду, залигану ніби налигачем, якусь чудну здоровецьку червонясту животину з куценькими ніжками.

(4) Але музики голосно грали, а чорна заслона не спадала, а тіні все ворушились, на зміну їм висипались з вагона інші. Над горами і внизу серед чорної ночі було тихо, аж мертво. Нігде не чути ні звука, ні найменшого шелесту на деревах та в глибоких узьких ярах. Я все дивився на ту картину, неначе на якусь ілюзію. Недалечко од мене манячіло над кручею кілька людських темних постатів, котрі так само з уважливістю милувались тією оригінальною картинкою. Але десь за стіною почувся далекий стукіт та гуркіт, неясний, неначе одляски глухого далекого грому. Гуркіт наближався, ставав дужчий і чутніший. А далі за стіною за углом загуркотіло й застукотіло так, що аж гора застугоніла й задвигтіла. Дивлюсь я в темний куток на крутій поворотці за стіну а звідтіль неначе посипався з-за угла стіни гвалт та скрипіння, рипіння та стогін, неначе, як кажуть в казці, "стукотить, гуркотить — сто коней біжить". І несподіванно з-за угла стіни з вузького Святополк-Михайлівського переулочка висунулась ніби огняна пащека, закручувався освічений тулуб якоїсь звірюки або змія, усього в огні. Звір з'явився увесь, затріщав, загуркотів і раптом, в одну мить спинився коло маленької станції. Станція од одлиску вагона ніби зайнялась одразу. А з вагона посипались люди, бігцем побігли й поховались у веранді коло станції. Мої ілюзії зникли, неначе погасли в одну мить, ніби на їх дмухнув дійсний, реальний трамвайний звір. Я вмить опам'ятавсь.

 
1911 1911 Саша Черный, "Пуща-Водица"
http://az.lib.ru/c/chernyj_s/text_0012.shtml

Наш трамвай летел, как кот,
Напоенный жидкой лавой.
Голова рвалась вперед,
Грудь назад, а ноги вправо.
Мимо мчались без ума
Косогоры,
Двухаршинные дома
И заборы...
Парники, поля, лошадки,
Синий Днепр...
Я качался на площадке,
Словно сонный, праздный вепрь.
Солнце било, как из бочки!
Теплый, вольный смех весны
Выгнал хрупкие цветочки —
Фиолетовые "сны".
Зачастил густой орешник,
Бор и рыженький дубняк,
И в груди сатир-насмешник
Окончательно размяк...
Солнце, птички, лавки, дачки,
Миловидные солдаты,
Незнакомые собачки
И весенний вихрь крылатый!
Ток гнусавил, как волчок,
Мысли — божие коровки —
Уползли куда-то вбок...
У последней остановки
Разбудил крутой толчок...

Речь, разумеется, о трамвайной линии через лес, по которой вагоны действительно могли "летать"...
1911
НОВОЕ
1988 Leon Uris, "Mitla Pass"
New York — London — Toronto, Doubleday, 1988

Things did not go too badly until I arrived at Kiev. There was to be an eight-hour layover until the next train, which would take me as far as Poltava. So, what to do for eight hours? Kiev was forbidden for Jews in its sacred streets. Even Jewish tourists in transit were confined to the station where they were easy picking for the hoodlums.

I was very curious because Kiev was the home of my father. There was a suburb called Podol where Jews were permitted. Hoodlums around the station were making me very nervous, so I decided to take a risk. If I got to the Podol district, I could remain in a synagogue until train time. The streetcar was a wonderment! An astonishing piece of machinery, which was able to drive without horses pulling it. (p. 162)

Художественный роман. Герой на несколько часов заезжает в Киев, прикасаясь к своим корням.
1916–1927 1974 Н.Н. Носов, "Тайна на дне колодца"
Собрание сочинений в четырех томах, Москва, 1993. Том 4, "Повести" http://www.lib.ru/NOSOW/kolodec.txt

(1) Отец повез на экзамен одного меня. Ехать нужно было сначала поездом, потом трамваем через весь Киев, от трамвая пешком до Рыльского переулка, где находилось пятиэтажное здание гимназии. [1916] (с. 38)

(2) Потом мы ехали на трамвае, на поезде. Отец понемногу угомонился, но время от времени он как бы спохватывался, вспоминая о счастливом событии этого дня, широко улыбался и гладил меня рукой по голове. [1916] (с. 39)

(3) И не было у меня мечты прекраснее в те времена, чем мечта навсегда поселиться в Киеве, где такие замечательные парки, бульвары и скверы, с красивыми оградами и аккуратно подстриженными кустами и деревьями, где дома — словно сказочные дворцы, а по улицам движутся толпы прохожих, скачут во всю прыть рысаки, звенят трамваи, проносятся автомобили, оглашая воздух трубными звуками сигнальных рожков. [1918] (с. 44)

(4) Сбылась наконец моя мечта поселиться в большом пятиэтажном каменном доме с балконами, с затейливыми лепными украшениями на стенах, красивыми каменными статуями у подъезда или над подъездом. Дом этот был на углу Большой Караваевской и красивейшей Марино-Благовещенской улиц, по левую сторону, если идти от Галицкой площади. <...>
Обе улицы утопали в зелени деревьев, по обеим ходил трамвай, что, по тогдашним моим понятиям, было достоинством, а не недостатком. [1918] (с. 70)

(5) В тот период всеобщей разрухи торговля старьем приобрела такой размах, что на толкучке [Евбазе] можно было купить любую вещь, за исключением разве что пианино и трамвайных вагонов. [1918–1920] (с. 85)

(6) В тот период гражданская война подходила к концу, хотя об этом тогда еще никто не догадывался. Казалось, что теперь она будет длиться вечно. Хозяйственная разруха достигла своей кульминации, то есть самой высокой степени. <...> Трамвайное движение в городе прекратилось. <...> Поскольку трамвайное движение прекратилось, мы ходили в гимназию пешком <...> [1920] (с. 93–94)

(7) Я все глубже уходил в дебри науки об электричестве, надеясь, что передо мной вот-вот откроется первопричина этой загадочной силы, которая <...> двигала по рельсам трамваи. (с. 104)

(8) Уже не редкость было услышать в вагоне поезда или трамвая про этот вечнозеленый дуб, который стоял у лукоморья. Певцы, конечно же, не перевелись, но наряду с ними появились еще чтецы-декламаторы. У певцов, правду сказать, репертуар был пошире. (с. 146)

(9) Деревенская лошадь, для которой автомобиль или трамвай были в диковинку, могла все же испугаться этого вида транспорта со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы не знали, как поведет себя наш ископаемый Ванька, попав на шумную городскую улицу. Пока мы шли с ним от ярмарочной площади по тихим узеньким уличкам, все обстояло благополучно. Но вот мы вышли на Большую Васильковскую. <...> Он даже ухом не повел, когда мимо нас с непрерывным, нетерпеливым звоном проехал трамвай, а продолжал размеренно, не спеша шагать, синхронно переставляя одно за другим свои четыре копыта. Надо полагать, что за свою долгую конскую жизнь он насмотрелся всяких чудес и такие человеческие выдумки, как различные самодвижущиеся тележки, трамваи и даже поезда, уже не удивляли его. <...> Еще немного терпения — и мы поворачиваем на нашу родную Марино-Благовещенскую улицу. Марино-Благовещенская не такая широкая, как Большая Васильковская. Трамваи, которые то и дело обгоняют нас, проходят чуть ли не впритирку к нашему Ваньке. Но Ваньке все нипочем! Он держится с завидным хладнокровием. Я лично каждый раз прихожу почему-то в волнение, когда нас обгоняет трамвай... [1922–1927] (с. 157–158)

Автобиографическая повесть известного детского писателя Николая Носова.
1917-04-30 1961 А. Дикий, "Неизвращенная история Украины-Руси"
Издательство "Правда о России", Нью-Йорк, 1961, т. 2

В последних числах апреля весь Киев был залеплен плакатами: "товарищи дезертиры! все, на митинг на Сырце 30 апреля!" Хотя я не был дезертиром, а, после ранения, находился на излечении в Киеве и передвигался с костылем, я на этот необычайный митинг поехал и был свидетелем всего на нем происходившего.

Огромный пустырь против Политехнического Института заполнила многотысячная толпа дезертиров. На груди у многих были желто-голубые украинские ленточки. После выступления многочисленных ораторов, оправдывавших свое дезертирство украинским патриотизмом и желанием бороться, но только "под украинскими знаменами", была вынесена резолюция, предложенная штабс-капитаном Путником-Гребенюком, о немедленном сформировании украинской части в Киеве и немедленном "зачислении на все виды довольствия". Последнее, т.е. требование немедленного зачисления на "все виды довольствия", вызвали гром рукоплесканий. Довольные своим "достижением", дезертиры принялись штурмовать Святошинские трамваи, на которых они, конечно, ездили бесплатно.

 
1917-07 1994 В.В. Шульгин, "1917–1919"
"Лица". Биографический альманах, Москва–СПб, 1994, т. 5

Через несколько дней после моего приезда в Киев было назначено нечто вроде предвыборного собрания в Городскую Думу. <...> К назначенному времени я скромненько подъехал на извозчике. Приблизившись к Купеческому собранию, я увидел, что проникнуть в него невозможно. Площадь запрудила огромная толпа и до такой степени, что трамвай встал. Я не знал, что делать. Но, по счастью, меня узнали в толпе и несколько студентов и другой молодежи помогли мне пройти в зал заседаний. (с. 148)

 
1917–1920 1930 Гео Шкурупій, "Жанна батальйонерка"
"Сучасність", 1982, № 1-2, с. 38–81; № 6, с. 11–31

(1) На розі Бібіковського бульвару й Базарної площі він побачив велику чайну з красномовною назвою "Білий Медвідь". Ось тут він міг зогрітись. Але перед тим, як зайти до "Білого Медведя" — він старанно обслідував місцевість. Чайна виходила на дві вулиці й мала два входи. При нагоді можна було вибирати один з них. Поблизу було перехрестя вулиць і трамвайна зупинка, що з неї розходились трамваї в чотири кінці й п'ята лінія йшла вбік праворуч до вокзалу.
Не чекаючи дальшого розгортання подій, Бойко встав од столика й вийшов на вулицю. Потім він пробіг кілька кроків до трамвайної зупинки і вскочив у трамвай, що йшов у напрямку до Хрещатика. Перейшовши на другий бік площадки, Бойко подивився на чайну й побачив, як од "Білого Медведя" біг філер до трамвайної зупинки, потім філер спинився й подивився вслід трамваєві, що збільшив швидкість.
Бойко доїхав до самого Хрещатика, і тільки трамвай спинився, одразу вискочив з нього і втерся в натовп.

(2) Пам'ятники старовини аж надто цікаво переплелися в ньому з новими винаходами й фабриками. Вигляд фанікулера на Володимирській гірці зовсім не заважає вигляду Андріївської церкви, і димарі фабрик зовсім не порушують вечірньої гармонії огнів Подолу. Навпаки, трамвай, що мчиться Хрещатим яром, і суворий Арсенал, що підступив до стрункої дзвіниці й мережаних верхівок Лаври, лише поглиблюють екзотику й романтику Києва.
Заводи й фабрики, що посіли околиці міста, старанно пропускали крізь колеса машин свій робочий день. Після роботи відбувалися збори й мітинґи, де обговорювали й обмірковували все, що входило в життя країни. На одні з таких зборів Бойко їхав трамваєм вздовж Шевченківського бульвару, що простягнувся геть з одного кінця міста в другий.
Робочий день у Києві спокійний. В ньому нема столичної метушні. Рух на вулицях повільний. Люди йдуть повагом, не поспішаючи. Проїде автомобіль або трамвай, важко прогукає автобус, але в їхньому рухові якась розмірена пляновість.

 
1918 1921 Юрий Галич, "Красный хоровод. Эскизы". Книга вторая
Владивосток, 1921, с. 19

Залитый жгучими лучами, Крещатик полон жизни... Веселая, изящная, многоголосая толпа снует по светлым и широким тротуарам, кокетливые женские улыбки и звонкий беззаботный смех, игривый разговор, шум радостных, восторженных, певучих восклицаний, раскатистый и добродушный хохот, взгляды, шутки.
Летят богатые запряжки, ревут, автомобили и трамвай, повсюду бойкая и оживленная торговля, проходит с музыкой нарядный гетманский конвой, команда, крики, колокольный звон, бегут разносчики газет, везде цветы и горы фруктов, кругом неугомонное кипучее движенье, веселый блеск и переливы красок, водоворот картин, живой чарующий калейдоскоп богатой, пестрой и волнующей привольной южной жизни. Как ярко блещет солнце, как хорошо, тепло, отрадно на душе!..

Одно из многочисленных воспоминаний о вольготной жизни в гетманско-немецком Киеве 1918 года. Автор — генерал Юрий Гончаренко (Галич — литературный псевдоним); по одной из версий, его же перу принадлежит легендарная песня "Поручик Голицын".
1918 1924 М.А. Булгаков, "Белая гвардия"
http://lib.ru/BULGAKOW/whtguard.txt

(1) Днем с приятным ровным гудением бегали трамваи с желтыми соломенными пухлыми сиденьями, по образцу заграничных.

(2) План Торопца был хитер, хитер был чернобровый, бритый, нервный полковник Торопец. Недаром послал он две батареи под Городской лес, недаром грохотал в морозном воздухе и разбил трамвайную линию на лохматую Пуще-Водицу.

(3) Кругом Города, то здесь, то там, закипит грохот, потом прервется... Но Город еще в полдень жил, несмотря на грохот, жизнью, похожей на обычную. Магазины были открыты и торговали. По тротуарам бегала масса прохожих, хлопали двери, и ходил, позвякивая, трамвай.

(4) На перекрестке у оперного театра кипела суета и движение. Прямо посредине на трамвайном пути стоял пулемет, охраняемый маленьким иззябшим кадетом, в черной шинели и наушниках, и юнкером в сером. Прохожие, как мухи, кучками лепились по тротуару, любопытно глядя на пулемет.

Первый фрагмент — сон Турбина о довоенном времени. Остальные — события середины декабря 1918 года, когда войска Директории захватили Киев, положив конец режиму гетмана Скоропадского. "Полковник Торопец" — это Евгений Коновалец.
1918-11-14 1919 М.Г. Рафес, "Накануне падения гетманщины"
Киев, 1919, с. 51–52

Мы завернули уже на Думскую площадь, как вдруг слышим позади крики "Стой!".

Останавливаться не хотелось: неужели прямо так и сдаться, когда мы вошли уже в азарт побега! Мы разделились и стали кружить между вагонами трамвая, стараясь замести следы.

Автор с товарищем пытался убежать от ареста (попытка закончилась неудачей).
1918 1922 Р.Б. Гуль, "Киевская эпопея"
http://www.white-guard.ru/bd/guhl_kiev.htm

Нас вывозят под конвоем в Германию... Нас подвели к трамваям. В одну линию их стоит многое множество. В темноте лентой светятся огоньки... Какой-то сигнал, и процессия трамваев двинулась, охраняемая гарцующими кавалеристами. Светятся зеленые, красные, желтые огоньки, плывут в темноте ночи... Трамваи катятся быстрей и быстрей.

Оставшихся в живых офицеров Добровольческой армии, пытавшихся защищать Киев, петлюровцы заперли в здании Педагогического музея (ныне Дом учителя). Тех, кто не были расстреляны и не погибли во время взрыва, усадили в трамваи, увезли на вокзал и отправили под конвоем в Германию.
1918–1919 1932 Н. Островский, "Как закалялась сталь"
http://lib.ru/RUSSLIT/OSTROWSKIJ/kak_zakalyalas_stal.txt

(1) Полночь. Уже давно проволок свое разбитое туловище последний трамвай. Луна залила неживым светом подоконник. Голубоватым покрывалом лег луч ее на кровать, отдавая полутьме остальную часть комнаты. В углу на столе — кружок света из-под абажура настольной лампы.
Рита наклонилась низко над объемистой тетрадью - своим дневником.
"24 мая", — начеркал острый кончик ее карандаша.

(2) В комнате Риты на столе незакрытый дневник.
"2 декабря <...>
На Дмитрия создано Управлением трамвая уголовное дело: он со своей бригадой силой задержал все трамвайные площадки, идущие из Пущи-Водицы в город. Высадив пассажиров, он нагрузил платформы рельсами для узкоколейки. Привезли девятнадцать площадок по городской линии к вокзалу. Трамвайщики помогали вовсю.
На вокзале остатки соломенской комсомолии за ночь погрузили, а Дмитрий со своими повез рельсы в Боярку.
Аким отказался ставить на бюро вопрос о Дубаве. Нам Дмитрий рассказал о безобразной волоките и бюрократизме в Управлении трамвая. Там наотрез отказались дать больше двух площадок.

(3) Он [Павел] радовался, что завтра уедет туда, в большой город, где остались его друзья и дорогие его сердцу люди. Большой город притягивал своей мощью, жизненностью, суетой непрерывных человеческих потоков, грохотом трамваев и криком сирен автомобилей. А главное, тянуло в огромные каменные корпуса, закопченные цеха, к машинам, к тихому шороху шкивов. Тянуло туда, где в строительном разбеге кружились великаны-маховики и пахло машинным маслом, к тому, с чем сроднился.

(4) Первый дом, который он хотел посетить, был а центре города, на Крещатике. Медленно взбирался по ступенькам. Все кругом знакомо, ничто не изменилось. <...>
Прошел трамвай, наполняя улицу грохотом и лязгом. На тротуарах бесконечный людской поток. Оживленный город — то счастливый смех женщин, то обрывки мужского баса, то тенор юноши, то клокочущая хрипотца старика. Людской поток бесконечен, шаг всегда тороплив. Ярко освещенные трамваи, вспышки автомобильных фар и пожар электроламп, вокруг рекламы соседнего кино. И везде люди, наполняющие несмолкаемым говором улицу. Это вечер большого города.

(5) Напряженно гудя электромотором, вагон трамвая карабкался вверх по Фундуклеевской. У оперного театра остановился. Из него высадилась группа молодежи, и вагон снова пополз вверх.

(6) Трамвай подвез его к дому, где жили Анна и Дубава. Павел поднялся по лестнице на второй этаж и постучал в дверь налево — к Анне.

Роман о гражданской войне на Украине, возведенный в ранг советской классики.
1919 1920–1921 "Дневник и воспоминания киевской студентки"
"Архив русской революции", т. 15, Берлин, 1924, с. 209–253

(1) Деникинцы приближаются и большевики, без сомнения, эвакуируются. На Прорезной находится военнарком и по ночам слышно, как из него что-то выносят. Даже днем около него стоят вагоны трамвая, которые нагружают полными мешками.

(2) Правых и виноватых больше нет. То-есть все виноваты. Нельзя войти в магазин, сесть в вагон трамвая, чтобы не нарваться на грубость — так все одичали.

В первой цитате речь о конце второго пребывания большевиков в Киеве (август 1919). Во второй — об октябре того же года, при деникинцах и незадолго до третьего (на несколько дней) прихода большевиков.
1919 2001 (?) И.Я. Болгарин, Г.Л. Северский, "Адъютант его превосходительства. Кн. 1. Под чужим знаменем"
"Олимп", "Издательство АСТ", Москва, 2001

(1) На углу Фундуклеевской Кольцов сошел с трамвая и, спустившись к Крещатику, сразу попал в шумный водоворот разношерстной толпы. (с. 4)

(2) ... самое большое торжище — на Подоле. Площадь за трамвайным кольцом и прилегающие к ней улицы заполняли толпы осторожных покупателей, отважных перекупщиков и бойких продавцов. ... Кольцов вынужден был пробиваться сквозь эту вопящую и отчаянно жестикулирующую толпу, потому что здесь был кратчайший путь к трамвайной остановке. (с. 6–7)

(3) [Юра] вышел на шумную Александровскую площадь возле круглого трамвайного павильона, пересек ее и зашагал по Крещатику к зданию бывшей городской Думы, откуда должен был ехать трамваем на Лукьяновку.
Трамвай долго и гулко тащился по бесконечной Львовской, а потом по Дорогожицкой улице. Возле Федоровской церкви Юра лихо спрыгнул с подножки трамвая и повернул в переулок, где жил Бинский. ...
— Поедете на Подол... Деньги на трамвай у вас есть? — услужливо засуетился снова Бинский.
— Конечно, — ответил Юра, зная, что Бинский все равно не даст и спрашивает о них единственно для проформы. ...
Пересаживаясь с трамвая на трамвай, Юра доехал до Подола. Потом пешком прошел по булыжной Контрактовой площади... (с. 103–105)

(4) Затем он [Юра] прошел мимо церкви и хотел было свернуть к трамвайной остановке, но увидел знакомого...

Роман и известный одноименный фильм созданы по мотивам предположительно реальных событий. Прототипом Кольцова послужил адъютант генерала Май-Маевского капитан Макаров, оставивший воспоминания (см. П.В. Макаров, "Адъютант его превосходительства — кто он?", "Российский Raritet", Москва, 1992), в которых он утверждает, что был большевистским разведчиком. Этому нет документальных подтверждений, и жива версия, согласно которой Макаров выдумал историю (чтобы спасти себе жизнь?). Впрочем, se non è vero, è ben trovato. Значительная часть действия романа происходит в Киеве.
1919 1937 О.Э. Мандельштам, "Как по улицам Киева-Вия..."
http://www.litera.ru/stixiya/authors/mandelshtam/kak-po-ulicam.html

Как по улицам Киева-Вия
Ищет мужа не знаю чья жинка,
И на щеки ее восковые
Ни одна не скатилась слезинка.

Не гадают цыганочки кралям,
Не играют в Купеческом скрипки,
На Крещатике лошади пали,
Пахнут смертью господские Липки.

Уходили с последним трамваем
Прямо за город красноармейцы,
И шинель прокричала сырая:
"Мы вернемся еще - разумейте..."

Стихотворение описывает, по всей видимости, уход большевиков из Киева в августе 1919 года. См. также «Как по улицам Киева-Вия Осипа Мандельштама (опыт интерпретации)» (Toronto Slavic Quarterly, 2004).
1919-08-31 1963 В. Волицький, "На Львiв i Київ". Воєннi спогади 1918–1920
"Гомiн України", Торонто, 1963

Київ, купаючись у зливi сонця, п'янiв радощами. Була недiля. Обабiч вулиць пiшоходами плили хвилi розентузiязмованих киян... Обставина, що того дня не ходили трамваї — пiдносила небуденну врочистiсть дня.

День, о котором идет речь — 31 августа 1919 года. Накануне ночью Галицкая Армия вступила в Киев; вечером этого же дня ее вытеснят из города деникинцы. Нам представляется, что трамваи не ходили не столько потому, что город торжествовал по поводу очередной смены власти, сколько потому, что накануне шли уличные бои.
1919 1922 А.А. Гольденвейзер, "Из киевских воспоминаний"
"Архив русской революции", т. 6, Берлин, 1922, с. 161–303

... город был без топлива... Уголь из Харькова не подвозили, электрические станции жили изо дня в день. Трамвайное движение сокращалось, электрическое освещение действовало нерегулярно.

Здесь рассказывается об октябре-ноябре 1919 г. — последних месяцах пребывания деникинцев в Киеве.
1920-05-03 1972 N. Davies, "White Eagle, Red Star"
Macdonald, London, 1972, p. 109

A patrol of Polish hussars succeeded in penetrating Kiev on 3 May. They rode into the city centre from the northern suburbs on a commandeered tramcar. Having captured an astonished Soviet officer waiting at a tramstop, they left as quickly as they had come. The XII Army evacuated Kiev on 6 May, and the next morning the main Polish forces marched into the undefended streets.

Поразительное свидетельство о том, как польский патруль добровольцев поехал в центр Киева рейсовым трамваем (из Пущи-Водицы).
1920-05-08 1937 T. Kutrzeba, "Wyprawa Kijowska 1920 roku"
Warszawa, 1937, s. 108

Najbliżej Kijowa stojący 1. p. szwoleżerów rozpoznawał po Dniepr, a stwierdziwszy, że Kijów nie jest obsadzony, wtargnął patrolem złożonym z ochotników, którzy pojechali tramwajem do centrum miasta.

Здесь поездка поляков трамваем из Пущи-Водицы в центр датируется 8-м мая 1920 г. Если речь о том же самом эпизоде, что в прошлой цитате, то кто-то из авторов ошибся с датой. Но, может быть, полякам так понравилось кататься на киевском трамвае, что они попробовали еще раз?..
1920-е 1927 В.П. Підмогильний, "Місто"
Підмогильний В.П. Оповідання. Повість. Романи. Київ, Наукова Думка, 1991

(1) З такими відрадними думками Степан непомітно дійшов до Хрещатика, відразу опинившись у гущині натовпу. Він озирнувся — і вперше побачив місто вночі. Він навіть спинився. Блискучі вогні, гуркіт і дзвінки трамваїв, що схрещувались тут і розбігались, хрипке виття автобусів, що легко котились громіздкими тушами, пронизливі викрики дрібних авто й гукання візників разом з глухим гомоном людської хвилі раптом урвали його заглибленість. На цій широкій вулиці він здибався з містом віч-на-віч... (с. 330)

(2) На розі вул. Свердлова, потрапивши знову в тиск, він на мить затримався й глянув вздовж рівного схилу, яким підіймався трамвай. Там був несподіваний затишок поруч бурі, раптова заводь, де юрба, звернувши, розпадалась на окремі постаті, завмираючи й ущухаючи геть. Він провів очима трамвай, що зник на верховині, розчинившись у далекому мороці, і в цій синястій від ліхтарів смузі серед нерухомих, потуплених будівель відчув дивну красу міста. Сміливі лінії вулиці, досконала рівнобіжність їх, тяжкі перпендикуляри обабіч, велична похилість бруку, що спалахував іскрами під ударами копит, війнули на нього суворою, йому ще незнаною гармонією. Але він ненавидів місто...
Повз нахабні двері пивниць, звідки линула п'яна музика, повз арку, що кликала до лото, й крокодилячу голову над входом до казино він минув окрвиконком і зменшив ходу на пустинній увечері ділянці Хрещатика між майданом Комінтерну й схилом вул. Революції, де тільки самотні повії нудяться під темними ґанками. Позаду шумів Хрещатий яр, праворуч линула музика з Пролетарського саду, ліворуч шелестів людськими тінями Володимирський горб, І трамваї не здавались тут такими настирливими. (c.332)

 
1920-е
НОВОЕ
2005 М. Гулий, "Наука може все, якщо її любити"
Iнтерв'ю, "Україна молода", № 40, 03.03.2005
http://www.umoloda.kiev.ua/number/380/171/13708/

Як правило, по Києву я ходив пішки. Я вже казав, що жив у «кубучі» на Володимирській гірці, а ветеринарна клініка мого iнституту була аж на Байковій горі. Ось туди і назад ішов пішки. Безкоштовних трамваїв тоді не було, а якщо хтось попадався без квитка, то кондуктор, який був у кожному трамваї, зупиняв машину і бідолаху викидали. По вулицях їздили візники, автомобілів майже не було. А скільки коштував проїзд на візнику, я й не знаю, бо ніколи не користався їхніми послугами.

 
1920-е 1928 Б.Д. Антоненко-Давидович, "Справжній чоловік". Сатира
Антоненко-Давидович Б.Д. Твори: в 2 т. Київ, Наукова думка, 1999

У долину до Святошина помчав, дзеленькаючи, трамвай, і Діагностиці здалось, що то не просто собі їде трамвай, а везе людей кудись у блакитні краї, кудись далеко до кращого життя. (т. 1, с. 185)

 
1920-е, 1930-е, 1961 1976 В.П. Некрасов, "Записки зеваки"
В. Некрасов, Как я стал шевалье, Екатеринбург, У-Фактория, 2005, с. 327–482

(1) Короче, во все свои учебные заведения я всегда мчался как угорелый, иногда вскакивал на ходу на завороте в 8-й номер трамвая. Но я не часто им пользовался, ходил он редко, набит был всегда так, что даже на подножку стать было невозможно, а висеть два квартала, держась за чье-то пальто, было утомительнее, чем бежать.

(2) [Крещатик] ...улица как улица, чуть пошире других, дома как дома, четырехэтажные, зелень довольно жалкая, посредине трамвай...
Скажи нам это в 20–30-е годы, мы бы глотку перегрызли. Улица как улица? А где вы видали такие тротуары, такой ширины? Незавидные дома? А в начале улицы три 8-этажных дома, бывшие банки? А Бессарабка, Крытый рынок? А трамвай? Первый в России, и вагоны длинные, четырехосные, с тремя площадками, сиденья плетеные. Да что вы, ума лишились?

(3) В 1961 году произошла катастрофа. Прорвало дамбу, сдерживавшую намытую часть Бабьего Яра... Десятиметровый вал жидкого песка и глины затопил трамвайный парк...

(Возможно, есть еще упоминания)

Мемуарная повесть о Киеве, пронизанная ностальгией.
1921
НОВОЕ
1921 (?) Максим Рильський, "Голосіївському лісові"
М.Т. Рильський, Лірика, Київська правда, 2005, с.171–172

Напросто мене — синя панна,
А поруч — згорблений дідок.
Трамвай зареготався п’яно
І перебіг через місток.

Блищить на сонце брудна річка,
Галки знялися голосні,
І чорний кінчик черевичка
Бажання дражнить весняні.

В лісах фіалки та медунки,
Страннопріїмний дом і сміх.
Чиї, чиї горять цілунки,
Чужинко, на устах твоїх?

Нап’ємось медовóго квасу
І підем по фіалки знов.
Сьогодні буде досить часу
Нам говорити про любов.

 
1923 1923 М.А. Булгаков, "Киев-город" (фельетон)
http://lib.ru/BULGAKOW/kiev.txt

(1) В садах большой покой. В Царском светлая тишина. Будят ее только птичьи переклики да изредка доносящиеся из города звонки киевского коммунального трамвая.

(2) И сейчас уже в квартирах в Киеве горит свет, из кранов течет вода, идут ремонты, на улицах чисто и ходит по улицам этот самый коммунальный трамвай.

"Коммунальный трамвай" упоминается в довольно саркастическом контексте, в котором, впрочем, выдержана значительная часть рассказа.
1925 1927/1991 В.В. Шульгин, "Три столицы"
Москва, Современник, 1991

Всегда Безаковская была дрянной улицей. <...>
Такая она и теперь. Ничего не прибавилось. Ни единого здания за шесть лет.
Извозчики плетутся в горку мимо Ботанического сада. Проходят первые трамваи. В сумерках утра все кажется приблизительно "нормальным". (c. 75)

На улице [Владимирской] видно движение, извозчики, трамваи, автомобили. Торгуют магазины, манят витрины, радуясь вновь обретенным вещам... (c. 113)

Движение [на Крещатике]? Движение большое. Ползут трамваи с их желтыми фонарями, и мчатся, ослепляя ярко-белыми глазами, автобусы. Это новость для Киева: их раньше не было. Автобусы, по-видимому, недурные, с внешней стороны темно-красные, чистенькие. (c. 136)

На площади [на Подоле] я сел в трамвай. Трамвай такой же, как был. Вагоны в порядке, а по этой линии прежние удобные плетеные сиденья.
— Возьмите билеты, граждане!..
Кондуктор был молодой, из новых, очевидно. Тон у него несколько более властный. Вроде как в Западной Европе. Известно, что на Западе все люди держат себя так, как будто в каждом сидит будущий президент республики. Ну, и этот тоже преисполнен важности. Вероятно — партиец. Неважно, что он исполняет скромные обязанности кондуктора или вагоновожатого. Все равно, он — аристократ, он élite, он сегодня вечером на партийном собрании решит судьбу земли, если не всей планетной системы. (c. 154)

— Вам куда билет, гражданин?
— До Николаевской.
— До Николаевской?
— Ну да, да, до Николаевской.
В это время я почувствовал, как на меня обернулись в вагоне, как будто я сказал что-то невозможное. А кондуктор поправил наставительно сурово:
— До улицы Исполкома!..
Я понял, что сделал гаффу. Поправился:
— Да, да... До Исполкома...
При этом я махнул рукой, так сказать, в объяснение:
— Всегда забудешь!
Так как я имел вид "провинциальный", то мне простительно. Но тут кстати могу сказать, что Николаевская – это, кажется, единственная улица, которую неудобно называть в трамвае. Все остальные можно говорить по-старому. Кондуктор по обязанности выкрикивает новые названия: "Улица Воровского", "Бульвар Тараса Шевченки", "Красноармейская", а публика говорит Крещатик, Бибиковский бульвар, Большая Васильковская. Вот еще нельзя говорить "Царская площадь". А надо говорить: "Площадь Третьего Интернационала".
Однако мне было не совсем по себе в этом вагоне, и я вышел не на Николаевской, а на этой самой площади Третьего Интернационала. И то походил вокруг площади, чтобы определить, не вышел ли кто-нибудь из трамвая за мной. Нет, — как будто ничего. А впрочем, как можно быть в этом уверенным: масса народу. (с. 157)

Я опять сел в трамвай, проследив, однако, не идет ли за мною высокий субъект, подозрительного вида, в кожаном, с черной головой, папахистой. Нет, отстал...
Ехал трамваем, удобно. Народу немного, кресла больно хороши. (c. 164)

Я уходил от них вверх по Безаковской, соображая, что сделать, чтобы отвязаться. Шел быстро, но мне было ясно, что так от них не отделаешься. Вдруг увидел трамвай, подымавшийся в гору по бульвару, то есть поперек моей улицы. Он подходил так, что попасть на него можно было только бегом, и то хорошим. Вот случай. Если я побегу к трамваю, это никого не поразит, ибо это люди постоянно делают. Этим я или избавлюсь от этих двух, или же, если они побегут за мной, твердо установлю, что они действительно прицепились.
Я побежал. Побежал с довольно большого расстояния, обгоняя толпу. Никто не обратил на меня внимания. Ничего особенного. Старый жид бежит, чтобы поймать трамвай — понятно... Но когда я уже совсем подбегал, я увидел, что бежит еще кто-то. Этот кто-то обогнал меня у самого трамвая. Это был шустрый жидочек, молодой, — весь в кожаном. Я понял, что это тот, другой, которого послал старший, т.е. черное пальто. Еврейчик целился в первый вагон. А я сделал вид, что хочу вскочить во второй. Но когда он вскочил в первый, я прошмыгнул мимо площадки второго за трамвай. Он не мог этого видеть, т.е. что я не вскочил, и уехал. (c. 165)

И, подходя к памятнику Бобринского, где у остановки трамвая ждала меня высокая фигура, я сделал знак, обозначавший, что ко мне нельзя подходить. (c. 171)

И спал я так долго. Слышал, как пошли трамваи со светом дня, — заснул. (c. 182)

Улица хорошо была видна мне. Шли разные люди, ехали извозчики, трамваи порой закрывали мне место, где он должен был пройти. (c. 184–185)

Трамвай прошел по улице, и его огни пробежали по стенкам, заглушив на мгновенье нежный и ровный полусвет уличного фонаря. <...> Во всяком случае это продолжалось долго, так как фонари, известно, горят продолжительно, да и трамваи ходят до поздней ночи. (c. 187)

День прервал ее [воображаемую речь], но "только лишь вечер затеплился синий", т.е. фонарь возобновлял свой шепот с трамваями, я говорил ее снова, дополняя, развивая, усиливая... (c. 192)

От нечего делать я стал в трамвай и поехал "до самого конца". Завезли меня Бог знает куда. И там, наконец, я нашел лавчонку, которая торговала молоком. И белый хлеб был. Я весьма аппетитно позавтракал тут же на улице. Затем стал двигаться обратно. Долго сидел на скамейке у остановки трамвая и наблюдал, как постепенно просыпается жизнь. Просыпалась она медленно и как-то неохотно. Или так мне казалось от скуки. (c. 194)

Да вот еще однажды в трамвае увидел какого-то рыженького господина. Он что-то балакал на явно несуразном языке, который должен был быть "украинским". Очевидно, он хотел выслужиться перед мрачного вида личностью, которая его слушала с благосклонным отвращением. (c. 201)

Воспоминания о нелегальном визите автора в СССР в 1925 году.
1926 1926 О.Э. Мандельштам, "Киев" (очерк)
О.Э. Мандельштам, Собрание сочинений в четырех томах, Москва, Терра-Terra, 1991, т.3, с. 5–10

Трамвайчик бежит вниз к Подолу. Слободка и Туруханов Остров еще под водой. Свайная мещанская Венеция...

Веселое, лирическое описание "самого живучего города Украины", оживающего после кровавых драм "эпической борьбы".
1933 1970/1989 В.С. Гроссман, "Всё течет"
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/techet.txt

Попала я сперва в Киев. Стали как раз в эти дни коммерческий хлеб давать. Что делалось! Очереди по полкилометра с вечера становились. <...>
А из деревни ползет крестьянство. На вокзалах оцепление, все составы обыскивают. На дорогах всюду заставы — войска, энкаведе, а все равно добираются до Киева — ползут полем, целиной, болотами, лесочками, только бы заставы миновать на дорогах. На всей земле заставы не поставишь. Они уж ходить не могут, а только ползут. Народ спешит по своим делам, кто на работу, кто в кино, трамваи ходят, а голодные среди народа ползут — дети, дядьки, дивчины, и кажется, это не люди, какие-то собачки или кошечки паскудные на четвереньках. А оно еще хочет по-человечески, стыд имеет, дивчина ползет опухшая, как обезьяна, скулит, а юбку поправляет, стыдается, волосы под платок прячет — деревенская, первый раз в Киев попала.

Речь о голоде 1932–1933 годов. Этот отрывок — рассказ матери героя, которую он видит во сне. Тем не менее сцена, видимо, достаточно правдоподобная...
1930-е (?) 1930-е (?) "Киевер трамвай"

... а театр из дер киевер трамвай!

Веселая песня на идише о киевском трамвае и его пассажирах.
1930-е 1934-02-26 Микола Зеров, "Елегiя"

Чорніє лід біля трамвайних колій,
Синіє в темних вулицях весна;
Мого юнацтва радість осяйна
Встає назустріч нинішній недолі.

"Це справді ти? В якій суворій школі
Так без жалю розвіялась вона,
Твоя веселість буйно-голосна?
Які смутять тебе нудьга і болі

А згадуєш, яке тоді було
Повітря? Небо? Гусяче крило,
Здається, з нього пил і бруд змітало.

Як лід дзвенів, як споро танув сніг,
І як того, що звалося "замало",
Тепер би й сам ти витримать не зміг!"

 
1935
НОВОЕ
1937 И. Ильф, Е. Петров, "Одноэтажная Америка"
Москва, Текст, 2003

Тут [в Нью-Йорке] есть все виды транспорта — и несколько старомодные двухэтажные автобусы и трамваи. Вероятно, в Киеве, уничтожившем трамвайное движение на главной улице, очень удивились бы, узнав, что трамвай ходит даже по Бродвею — самой оживленной улице в мире. (c. 37)

Конечно, и на Бродвее, а потом и во всём Нью-Йорке трамваи впоследствии тоже уничтожили. Тем не менее повод для единственного упоминания Киева в книге, не имеющей к нашему городу ни малейшего отношения, примечателен...
1940 1950 Софiя Парфанович, "У Києвi в 1940 роцi"
Друк Б. Криницького, Авгсбург, 1950

На Хрещатику кидався в вiчi великий рух. <...> До трамваїв, велетенський нiколи мною нiгде не бачений натовп. Цю справжню боротьбу за схiдцi i в трамваї небаром довелось менi вести двiчi денно, з жахом помiчаючи, що це справжня боротьба на життя i смерть, боротьба мовчки й з цiлою ненавистю, з цiлим революцiйним досвiдом. В нiй не було нiкому пощади: кого здавили, подерли на ньому одяг, хто впав пiд трамвай, окалiчiв або згинув — його справа. (с. 17)

Найчастiше ж на мої запити зустрiчнi вiдповiдали "нє панiмаю", або "нє знаю". Не знав кондуктор в трамваї, де висiсти, не знали прохожi, де вулиця <...> Тож я ходила по мiстi як слiпа й дурна. Не могла теж зорiєнтуватись в трамваях i вкiнцi знала, як мужик, тiльки тi номери, що їдуть до школи. <...> До того ж склянi вiкна в трамваях були замерзлi, i крiзь них нiчого не було видно. (с. 26)

Доїхавши до пл. Калiнiна, я мала пересiсти на тролейбус, що вiз на вул. Ленiна 88, де був будинок Лiтробiв. Так менi порадили, мовляв, трамвай туди не доїде. <...> А я чекала, чекала, тролейбуси, навантаженi вщерть, не зупинялися. <...> За деякий час я вирiшила, що треба йти пiшки. Не знаючи мiста, нi трамваїв, я не знала, де вул. Ленiна, i здавалося, що воно недалеко. (с. 43–44)

Тому, що мене, як уже говорила, нiхто не хотiв провести я вибралась вихiдного в Лавру. <...> Якось допиталась трамваю i вiйшла з дивними почуваннями на святу колись землю. (с. 56)

Ще раз я була на київськiй вулицi. Ще раз змiшалася з народом i разом з ним я добувала бастiйони трамваїв.
Хвилюючi були хвилини коло зупинки "воєнкомат", де ми обидвi з К-лi, яку я випадково зустрiнула, дожидали трамваю, тупцюючи по великому морозi. <...> Становище ставало майже розпучливе, трамваю не було, про таксiвки чи пiдводи тодi й мрiяти не можна було. <...> Залишалося тiльки чекати серед маси людей. Тут вони, як на бiльших зупинках стояли в черзi. Якщо в трамваї було мiсце, черга смирно просувалась крiзь дверi та вштовхувалася в трамвай. Коли ж вiн над'їздив завантажений i була мала надiя дiстатись, черга мiшалась, люди кидались на трамвай та повставала метушня й боротьбв просто на життя й смерть. <...> Ми мали щастя: дверi трамваю якраз стали перед нами i, захищаючи мене, допомогла менi К-лi впхатись до середини, та ще й сама туди попала, поспiшаючи на годину до школи. (с. 65–66)

Воспоминания жительницы Западной Украины, посетившей в Киев вскоре после присоединения Западной Украины к СССР.
1941–1942 1941–1942 И.А. Хорошунова, "Первый год войны: киевские записки" (дневники)
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg91.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg92.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg93.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg94.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg95.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg96.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg97.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg98.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg99.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg910.htm
http://www.judaica.kiev.ua/eg9/eg911.htm

(1) [27 июня 1941] Сегодня самолеты летают целый день небольшими группами — по два, по три… Трамваи больше стоят, потом проплетутся шага два и снова стоят.

(2) [26 июля 1941] Тихо на улицах. Народ как будто пришибленный. В трамваях всегда можно ехать сидя. И даже пустынно как-то.

(3) [2 августа 1941] Вечером город темный и тихий. На улицах не слышно ни машин, ни трамваев.

(4) [7 августа 1941] На площади ни одной души, только чернеет неясно Богдан Хмельницкий. Стоят темные и пустые трамваи.

(5) [9 сентября 1941] По радио передали, что наши отобрали какой-то город. Какой — не разобрала из-за шума трамвая.

(6) [13 сентября 1941] Город все время тихий, присмиревший. Когда несутся трамваи или машины, тогда шумно, как в довоенное время.

(7) [6 октября 1941] Тихо в городе, совсем как в деревне. Только шумят немецкие машины на некоторых улицах. Ни радио, ни трамваев, ни поездов, ни заводов.

(8) [11 октября 1941] Говорят, что немцы уже отремонтировали КРЭС и ТЭЦ, что скоро пройдут трамваи. Без них совсем плохо. Мы все страшно устаем от того, что огромные расстояния в поисках работы приходится проходить пешком.

(9) [18 октября 1941] Вчера пошли первые трамваи — 1-й и 4-й номера.

(10) [15 января 1942] Трамвайные пути очищены снегоочистителем, а улицы в большинстве своем не чищены совсем… Трамваи ходят редко.

(11) [23 января 1942] С площади III-го Интернационала ходит, как и раньше при наших, трамвай, тоже третий номер. Мы поднялись в Липки трамваем. Он останавливается на тех же углах, где останавливался и раньше, на обоих углах Садовой, хотя новый дом админчастей необитаем.

(12) [30 апреля 1942] Трамваев теперь нет.

(13) [12 октября 1942] У гестапо [здание СБУ на Владимирской улице] все эти дни пленные носят торф, подвезенный трамваем.

Дневники жительницы Киева (хорошей знакомой родной бабушки автора сайта), пережившей немецкую оккупацию. Комментарии, пожалуй, излишни...
1941-12-03–
1942-01-19
2004 Нандор Феттiх, "Київський щоденник"
Київ, 2004

[13 грудня] Будинок "Einsatzstab Rosenberg" мiстився на бульварi Шевченка, 8. Ця частина мiста була майже незруйнованою, хоча певне запустiння великою мiрою торкнулося майже усiх мiських будинкiв. Трамваї ходили. (c. 26–27)

[19 грудня] На трамваях можна їздити безкоштовно, що полегшує нам пересування по мiсту. <...>
Потрапити до музею в лаврi нелегко. Зараз по Хрещатику трамваї не ходять (навiть рейок немає!), тож ми мусимо вiд бульвару Шевченка (8-й номер), де мешкаємо, пройти пiшки через Хрещатик до маленької площi (мiж вулицею Революцiї та Хрещатиком), звiдти 16-й трамвай iде в напрямку Подолу, а 3-й номер трамваю веде до лаври. Ширококолiйний i досить просторий трамвай — у поганому станi. Вiн зношений всерединi i ззовнi. Колись, можливо, був пофарбований в небесно-голубий колiр. Водiй трамваю одягнений у цивiльний одяг. Веде трамвай повiльно, i це смiшно вiдчувати, як трамвай гойдає нас по розбитих дорогах. Штампфусс сказав, що у нього розхитанi нерви, тому на трамваї в нього виникає морська хвороба. Гальма, електроприлади та iнше обладнання трамваю були в такому розладi, що можна тiльки дивуватися, як вiн їздить в такому станi по такiй нерiвнiй, з пагорбами мiсцевостi. Але я бачив, гальмування вiдмiнне. А втiм, трамваї ходять дуже рiдко. Коли людина має термiновi справи i не треба далеко йти, то краще пересуватися пiшки — так швидше. Якщо маємо час, то завжди їдемо трамваєм. На кiнцевих зупинках стоять у черзi всi бажаючi їхати, таке я спостерiгав у Києвi шiсть рокiв тому. Трамвай їде порожняком, в ньому пiсля пасажирiв залишається важкий дух. Вiйськовi сiдають попереду, на перших мiсцях поблизу водiя, а позаду — уся iнша публiка — сiдають по одному в ряд. Коли мiсця зайнятi, без будь-якої вказiвки трамвай вiдходить до свого зворотнього маршруту. Надвечiр взимку бiля п'ятої години рух трамваїв припиняється. (c. 51)

[19 грудня] У першому вагонi 7-го трамваю всерединi на дверях (точнiше сказати, на склi цих пофарбованих у синiй колiр дверей) ми побачили слiди рук угорських солдатiв. Великими, розбiрливими лiтерами було написано: "Салашi" (sic!). (c. 54)

[26 грудня] Ми раненько поснiдали дома i швиденько подалися до Лаврського музею, щоб ще у першiй половинi дня мати час на малювання. 12° нижче нуля. Мороз, вiтер i cнiг. Най трамвай повiльно суне заснiженими рейками, але вже о-пiв на десяту ми були там. (c. 68)

[8 сiчня] Швидко помчав униз поснiдати, в цей час Дюсi поквапився до лаври, щоб нашi угорцi не довго на мене чекали, i через кiлька хвилин пiднявся сходами до Франке <...> i поїхав з ним на трамваї до лаври. Угорцi їхали на тому ж таки трамваї. (c. 95)

[8 сiчня] На зупинцi трамваю довелося довго чекати. Зупиняю один угорський автобус, в якому пасажирами були тiльки два солдати поруч з сидiнням водiя. <...> Я трохи поговорив з ними, розповiв, що зранку працювали на вiдкритому повiтрi, трамваї їздять з перебоями тощо. Ще при свiтлi встиг прийти додому. (c. 98)

[11 сiчня] На зворотнiй дорозi одному тоненькому, низькому на зрiст капiтану стало зле в трамваї. (c. 105)

[13–15 сiчня] Наприкiнцi Кох вияснив програму на наступний (середа, 14 сiчня) день: вранцi о 8-й годинi поїде трамваєм до гаража, що опалюється, за якоюсь машиною. (c. 112)

Автор — будапештский археолог, направленный военными властями немецкого рейха в Киев для работы в специальной команде Розенберга, задачей которой было изучить и инвентаризовать научно-культурные ценности на оккупированных территориях. Феттих работал в Киево-Печерской Лавре.
1941–1943 1966/1970 А. Кузнецов, "Бабий Яр"
http://www.lib.ru/PROZA/KUZNECOW_A/babiyar.txt

(1) На линии [на Кирилловской ул.], стоял трамвай — там, где его застало отключение тока. Я вскочил внутрь, бегал среди сидений, сел на место вагоновода и стал крутить рукоятку, звякать. Красотища: весь трамвай твой, делай с ним, что хочешь. Лампочки в нем уже повывинчивали и начали вынимать стекла. Брошенные трамваи стояли с промежутками по всей линии и иные не только без стекол, но уже и без сидений.

(2) Мы приставали ко всем прохожим [продавая газеты], пока не дошли до трамвайного парка напротив Бабьего Яра, и там нам повезло: там всегда околачивалась толпа, ожидая случайного грузового трамвая, и, когда он выезжал, люди кидались на платформы, вожатый собирал деньги и вез на Подол или в Пущу-Водицу, смотря куда ехал.

(3) Мы с мамой ... сели в трамвай и поехали на вокзал. Город был необычен: ...из мешков поперек улиц нагромождены баррикады, оставлены только узкие проезды, для трамваев, обшитые досками... Проехали остановку и стали: впереди покалечило парня. Трамваи проходили сквозь прорези в баррикадах тютелька в тютельку, а трамвай был полон, парень не смог втиснуться, его ударило о доски, закрутило и оторвало руку... Медленно-медленно трамвай дотащился до новой школы, на Петровке, два дня назад занятой под госпиталь... Вдруг завыли сирены: тревога. Дежурные с красными повязками побежали вдоль трамваев: — Выходите! В убежища! Но мы, с матерью побежали вдоль пустых трамваев. Где-то стреляли, бомбили, но не над нами, и мы дошли до Нижнего Вала, чтобы сесть на трамвай № 13, идущий на вокзал. Оказалось, что трамваи на вокзал больше не ходят.

(4) Свой обычный трудовой день я начал с того, что, одевшись потеплее и взяв мешок, вышел на угол Кирилловской и Сырецкой... Здесь трамваи, возившие торф на консервный завод, делали поворот, и мы, как саранча, кидались на платформы, сбрасывали торф, подбирали и делили. Показался грузовой трамвай с платформой, проводник в тулупе и валенках сидел на передней ее площадке. Мы, конечно, кинулись на приступ и тут увидели, что на платформе не торф, а свекла... Я удачно повис и бросал, бросал дольше всех, пока надо мной не вырос тулуп проводника, и я выскользнул из самых его рук. Пока я бежал обратно, на мостовой поднялась драка и многие лежали на земле. Все озверели при виде свеклы и забыли про всякий дележ... Не знаю, чем бы это кончилось, но показался второй трамвай и тоже со свеклой. Тут я схитрил. Я побежал вперед. И когда уже все висели, а проводник, ругаясь, побежал по свекле сгонять, я прыгнул на покинутую им переднюю площадку платформы. У этих платформ противные ступеньки, всего величиной с ладонь, а вместо рукоятки тонкий приваренный прут. Схватившись за этот прут, став одним валенком на ступеньку, я изо всех сил дотянулся, цапнул одну, другую свеклу, сунул за пазуху — и в это мгновение валенок сорвался. Я повис, держась за прут обеими руками, видя, как серо-стальное колесо катится по серо-стальному рельсу на мои волочащиеся по рельсу валенки. Я не чувствовал рук, они онемели на ледяном пруте, и у меня не осталось ни капли силы, чтобы подтянуться. Высоко над собой я увидел проводника, который возвращался; я тоненько и коротко крикнул:
— Дядя!
Он сразу понял, схватил меня за руки и втянул на площадку. Он потащил за веревку и отсоединил дугу от провода, трамвай пробежал немного и стал. Тогда я прыгнул на мостовую и побежал, как не бегал еще никогда.

(5) Когда подошел трамвай, толпа ринулась в заднюю дверь, а немец пошел с передней. Трамваи были разделены, задняя часть для местного населения, передняя для арийцев. Читая раньше про мистера Твистера и хижину дяди Тома, ни за что бы не подумал, что мне придется ездить в трамвае вот так.

(6) Рубили [пущеводицкий лес] вдоль трамвайной линии, чтоб сразу вывозить.

(7) Показались трамваи с немецкими детьми. Многие немцы приехали в Киев с семьями, и вот они отправляли детей на день в Пущу-Водицу, в санаторий, а вечером трамваи везли их обратно. Это были специальные трамваи: спереди на каждом портрет Гитлера, флажки со свастикой и гирлянды из веток.

(8) Появление трамваев было феерическим: никогда в жизни не видел такой мрачной череды трамваев. Оккупанты их пустили, чтобы ускорить вывоз [на работы в Германию]. Они сделали кольцо по Петропавловской площади, пустили большие пульмановские вагоны шестнадцатой линии, ходившие до войны по крутой улице Кирова. Беженцы загонялись в них. Стоял вой и плач. Лезли в двери, подавали вещи в окна, подсаживали детей.

Знаменитый "роман-документ" о событиях 1941–1943 гг. в Киеве.
1942 2001 A. Dougan, "Dynamo"
Lyons Press, 2001

On 31 May the Botanic Gardens reopened and on the first day, more than 2,000 people came to visit. The reason so many people were able to visit was that on the same day that the Botanic Gardens reopened tram services were restored to the city, with six routes now running again. The Kievan resistance stirred. It established an 'underground railway' to spirit people designated for slave labour out of the city. The restoration of the trams provided the underground with a perfect way to get people out of the city in plain sight. They would put one or two people on to a crowded tram which could take them to the city limits. From there they could, with luck, vanish into the woods to join the partisans or make their escape altogether. (p. 120)

Еще один документальный пассаж, упоминающий о работе трамваев в период второй немецкой оккупации.
1945 1954 В.П. Некрасов, "В родном городе"
http://www.lib.ru/PROZA/NEKRASOW/deartown.txt

(1) Трамваи ходили редко и были так переполнены, что Николай со своей раненой рукой предпочел идти с вокзала пешком.

(2) Вспоминает какие-то пустяковые мелочи — как учил ее вскакивать на ходу в трамвай. Трамвай проходил как раз мимо их дома, но до остановки было далеко, и, чтоб не опоздать в кино, они всегда вскакивали на ходу. Не всякий это умеет, а Шура наловчилась не хуже парня. Потом они пешком возвращались домой — трамваи уже не ходили - по тихой, заросшей каштанами Дорогожицкой...

(3) Николай часто представлял себе мысленно эту встречу. Он знал, что она должна произойти, — в трамвае ли, на улице ли, но произойти должна, — и заранее приготовил даже первую фразу.

(4) Николай полюбил эти ночные разговоры. Кругом тихо. Позванивают редкие ночные трамваи, гудят на станции паровозы, пробуждая желание куда-то ехать.

(5) Они идут по улице, прямо по мостовой, по трамвайным путям, куда глаза глядят.

(6) Прозвенел где-то внизу, на Подоле, первый трамвай. Зажегся кое-где уже свет в окнах. Люди собираются на работу. И может, даже не знают, что уже мир.

(7) Сергей искоса взглянул на капитана.
— А гроши е?
— На трамвай, что ли?
— Да при чем тут трамвай? Надо же смочить это дело, как по-твоему? У меня всего десятка...

(8) Он проводил ее до трамвая. Потом вернулся, поставил все на свое место, сложил Шурины чертежи на столе.

(9) Они подошли к трамвайной остановке. Николай поговорил о жене и ребенке, потом спросил:
— Скажи, а что это за разговоры насчет Никольцева? Он что, действительно уходит от нас?
— А ну их всех... — раздраженно сказал Хохряков. — С трамваями вместе. Опять передачу не примут. Шестой час уже.
Николай удивленно посмотрел на Хохрякова — он таким его никогда не видел. Тот, по-видимому, почувствовал какую-то неловкость. Перехватив корзину в левую руку — трамвай, сплошь обвешанный людьми, появился уже из-за угла, — сказал, точно оправдываясь:
— Ничего не успеваешь за день. Как белка в колесе. — И уже из трамвая, из-за чьих-то спин, крикнул: — Вечером в партбюро буду, заходи.

(10) Дойдя до площади Сталина, Николай пошел вверх, мимо Верховного Совета, Арсенала, по разрытой Никольской, где перекладывали трамвайные пути, потом повернул налево, вниз по тополевой аллее, к Аскольдовой могиле.

(11) В зале — тишина. Только с улицы в открытое окно время от времени доносится скрежещущий звук заворачивающего на углу трамвая.

Повесть о человеке, вернувшегося с фронта в родной Киев. Горького, 24 и 38 — это киевские адреса самого писателя. "Трамваи ходили редко и были так переполнены..." — первая фраза повести, первое, что встречает героя по выходе на вокзальную площадь.
1950-е 2004? В. Огнев, "Время и мы" (дневники)
http://magazines.russ.ru/znamia/2004/2/ognev10.html

50-е годы в Киеве. Трамваи под цветущими каштанами. На горке. Встречные вагоны остановились друг против друга. После приветствий наш вагоновожатый рассказывает новый анекдот своему коллеге. Трамваи стоят. Пассажиры хохочут. И поехали своими маршрутами. Все “неправильно”, и все легко и весело. Или забот было меньше? Или мир казался теплее и безопаснее?

 
1970-е
НОВОЕ
1970-е А. Чернов, "Ботанический парк"
В сб.: "Глазомер", Москва, Молодая гвардия, 1988; "100 русских поэтов о Киеве", Киев, журнал "Радуга", 2001

Ботанический парк. Ствол с табличкой "Бундук"
(уникальное дерево западной почвы).
Чей-то дедушка отпер лопатный сундук,
темно-синий сундук, словно списанный с почты.

На скамейке студент, в этот раз без очков,
без типичных очков, без портфеля и шапки,
с сигаретой, верней, с сигаретным бычком,
с пожилым столяром соревнуется в шашки.

В парке полутемно или полусветло.
На дорожке дуэль — человек и природа:
ополченческий дедушка строгой метлой
изгоняет собак незаконного рода.

Белка вниз головой на стволе бундука.
В голове у нее черно-белые клетки.
У студента ненужные шашки в руках,
у партнера — помет голубиный на кепке.

Оба вправлены в рамки спокойной игры.
Листья падают в дамки и падают мимо.
Их сбивает щелчок или ветра порыв —
это вносит в игру элемент пантомимы.

Недруг тощих собак направляет совок
на какой-то предмет в неположенном месте.
Он честит листопад и живой уголок
в нехороших словах, скомпонованных вместе.

Пенсионный столяр заимел перевес,
хоть на правой руке не хватает двух пальцев.
Мелкий дождь начинает спускаться с небес,
и студентик не в силах уже отыграться.

Белка вместе с хвостом утонула в дупле.
Побрели игроки на трамвай номер восемь,
где на заднем окне отразились в стекле
Ботанический сад, серединная осень.

 
1970-е   С. Баумштейн, "Наша жизнь"

Чтоб пеклось в аду веселее умнику, догадавшемуся разместить тяжелобольных в палатах с окнами на улицу Саксаганского! Ему б там полежать с инфарктом сто двадцать лет.
Последний трамвай грохочет под нашими окнами около половины второго ночи, а первый выходит на линию где-то в пять утра. Кроме „законных” пяти маршрутов, все трамваи с вокзала и с Подола доходят до угла Владимирской, сворачивают вниз, к депо на Горького, а через три часа — все сначала.
Маловато времени для сна, особенно инфарктникам. И это если никто из соседей не "даст гастроль". С них спросу нет, дело такое — "сегодня ты, а завтра я", все мы — публика ненадежная...
Но трамваи, трамваи проклятые!
Приближается издалека, на подъеме гул перерастает в вой, лязгают колеса о рельсы, шипит, бросая на потолок палаты зеленые сварочные отсветы, дуга. И главное — невыносимый скрежет тележки на повороте. Потом по нисходящей, короткая обманчивая тишина, и так до следующего трамвая.
Порой в тяжелом забытье, в дурмане спазмолитиков и транквиллизаторов кажется — на тебя, на болящее сердце наезжает чудовище. Первые ночи лихорадочно подсчитывал маршруты: сколько же их гремит под окнами.
..."Тридцатка" с Печерска на вокзал — двуглавые "тяни-толкай" из сказки. Только на трех маршрутах в Киеве и остались, тупиковые ублюдки: подольские — на площади Сталина у Филармонии; соломенские — за университетом; и на Печерском мосту, напротив моей конторы — гори она синим пламенем! — инмитн-д’ринэн разобрали поворотный круг, построили на его месте дом, а вагонам оставили тупик.
"Девятка" и "десятка" — со Сталинки, с Ореховатской площади на вокзал и на Контрактовую площадь: привычно размалеванные, сталинских времен, со скругленной спиной — отечественные "МТВ-82", иногда чешские красно-желтые "ЧДК" с противным воем компрессора. И наконец "первый" и "двадцать третий", "МТВ"-спарки, "дальнобойщики" — с Бессарабки в Святошино и на Борщаговку.
Однажды ночью, когда сдавило сердце, а на грудь, казалось, наехал сдвоенный трамвай, на редкость гадко гремящий в промозглой тишине, все восхождения на крутую каменистую гору жизни предстали передо мной.

 
1970-е ? О. Павлов, "Киевский дедушка" (повесть)
http://www.lib.ru/PROZA/PAVLOV_O/pereulki.txt

(1) Бабушка Шура... по дороге в трамвае узнавала все новости, с удовольствием погружалась в соседские сплетни хохлушек, ругая заодно с ними весь свет.

(2) Мы ехали опять же на Крещатик, пересаживаясь с трамвая на автобус. Все автобусы в Киеве были не такие серые и худые, как в Москве, а толстые и желтые, похожие на клоунский ботинок. Ехали они грузно, лениво, будто бы ползли. В них набивалось народу побольше, чем в трамвай, а потому и слышались вместо разговорцев соседских только ругань да склоки. Стоило одной бабе двинуть недовольно боками, как поднимался похожий на вороний гвалт. Речь мешалась, вылезали наружу все пороки человеческие, и кишащий ими автобус медленно влачился до конечной остановки, туда, где все схлынывали, сходили. Бабушка оправляла костюм и ругалась, как всегда, когда была очень сердита: "Да пропади оно пропадом!".

 
2000-е 2008 В.М. Грузин, "Гибель Киева"
Киев, "Амадей", 2008

... Но никто не подсел. Может, к лучшему. И не потому что трамвайные рельсы с улицы Воровского уже несколько лет как разобрали, а их следы закатали асфальтом и Аннушке негде было разлить постное масло.
Цок-цок-цок. Звук оборвался в конце аллейки. На том месте, где трамвай делал круг, где была остановка идущей на вокзал "двоечки". Конечная. Там трамвай дико скрипел тормозами и, вспарывая своей рогатой дугой небесный мешок, щедро осыпал асфальт снопом электрических искр. Сколько лет минуло, как сняли трамвай?
Александр прикрыл глаза, пытаяся связать тесемки разных времен. Не связывалось. Не получалось. И тут, в самое таинственное время киевских суток, когда в комнате уже темно, а за окном сине, когда дню уже не на что надеяться, и он, цепляясь последним коготком, как кот, ухватившийся за свисающую со стола черную бархатную скатерть, скользит и падает и уходит туда, откуда еще никто не возвращался, вот в этот самый миг из клубящейся вечерней мглы выполз веселенький голубенький трамвайчик. С ажурными подножками и открытыми тамбурами, что довольно странно, ибо на втором и пятнадцатом маршрутах ходили длинные и тяжелые чешские "Татры" с комбинированной по диагонали покраской: верх — желтый, низ — красный. Скрип тормозов не прозвучал, а вот из-под рогатой дуги на тротуар щедро высыпался сноп электрических искр. Самая крупная из них, чуток не долетев до земли, круто изменив свой путь, поплыла по бульварчику. (с. 24–25)

Изумленные взгляды из окон трамваев, что курсировали по мосту Патона, подтверждали чувство превосходства над окружающими, ибо они кутали свои носы в меховые воротники и ни за что в жизни не смогли бы бежать так, как он, даже если бы очень захотели. (с. 27–28)

Его колымага громыхала по булыжнику Александровского спуска, где в начале века минувшего бегал первый в России трамвай. Справа нависала Владимирская горка, на четверть срытая для постройки музея вождя мирового пролетариата. (с. 87)

По этой торговой улице [Артема] еще до революции ходил трамвай, а на самой площади [Львовской] располагался самый домашний рынок Киева. (с. 277–278)

В центре на длинных столах красовались дары близлежащих сел. Благо подвезти их трамваем от вокзала не составляло никакого труда: три остановки на "двоечке" и тридцать метров до прилавка. Таких крупных, тугих, краснобоких помидоров, таких упоительно-зеленых, с чувствительными острыми пупырышками огурцов, такой свежести, исходящей от зеленого лука, капусты и кресс-салата сегодняшним молодым киевлянам увидеть уже не суждено.
— И кому мешал Сенной рынок?
— Значит, кому-то мешал.
— И кому мешала такая жизнь?
— Значит, кому-то мешала.
— И кому мешал трамвай?
— Значит, кому-то мешал.
— И кому мешали селяне, торгующие СВОИМ товаром?
— Значит, кому-то мешали. (с. 282)

Трамваи — один из символов Киева, гибель которого пытаются остановить герои романа.


© Олег Кочевых, Стефан Машкевич и авторы публикаций, 2006–2009
Использование размещенных здесь материалов возможно только с разрешения обладателей копирайта.
Последнее обновление — 18 января 2009